Крахт в кино, или Жуткий мир за фасадом идиллии
4 ноября 2013 г.
В кинопрокат Германии вышел немецкий фильм, мнения о котором радикально разделились. Опять в центре внимания дебютная работа, снятая с минимальным бюджетом, но с большими интеллектуальными и художественными амбициями. Происходит такое не каждый день. Вот почему уже сейчас можно предположить, что на очередной раздаче главных кинематографических наград Германии создатели картины окажутся среди номинантов или даже лауреатов.
Вот только кто собственно "автор" художественного фильма "Finsterworld"? Режиссер-документалист и новичок в игровом кино Фрауке Финстервальдер (Frauke Finsterwalder)? Или же писатель и журналист Кристиан Крахт (Christian Kracht), знаменитый полемизирующий поп-литератор из компании Пелевина и Уэльбека, чьи романы переведены в том числе и на русский язык? Для него, автора сценария "Finsterworld", это тоже кинодебют. Именно крахтовский дискурс слышен в каждой реплике. Но и сама многослойная конструкция этого фильма выдает с головой ее создателя. Впрочем, вопрос об авторстве не столь важен. Фрауке и Кристиан - супружеская пара и над фильмом работали в наитеснейшем сотрудничестве.
Между Беккетом и Линчем
На первый взгляд "Finsterworld" - это специфически немецкий "хайматфильм", то есть "кино про родину", про Германию. Кристиан Крахт - родом из Швейцарии, но известен как "немецкий" интеллектуал и свое отношение к немецкой "родине" выразил в своем дебютном романе "Faserland", герои которого изливаются ироничной желчью по поводу "тотальной эстетической катастрофы", имея в виду Германию. Разрушенная бомбами до основания, до уродства забетонированная, подозрительно косящаяся на красоту, обжегшись на нацистском эстетстве, зажатая в корсет "коллективной вины" и неспособная на искренние чувства, - такой выглядит Германия в романе "Faserland".
"Обалденно хорошо" (цитата из романа) в чистенькой, упорядоченной Германии в фильме "Finsterworld". Здесь постоянно светит солнце. Его не просто много, его подозрительно много. И абсурд, заставляющий вспомнить про Беккета и Линча, не заставляет себя ждать. Появляется он без предупреждения, как только знаменитый немецкий автобан вторгается на киноэкран из архетипического немецкого леса. И первая же мизансцена, в которой страж порядка позволяет умиротворить себя педикюрным набором, задает тон: иронично-безмятежный, но с подвохом, недобрый тон искушенного, но не злобного циника. Уже название, в котором использована часть фамилии режиссера, как будто взято из крахтовских романов и настраивает на соответствующий лад: "Finsterworld" значит "зловещий", "мрачный" мир.
Закономерность случайности
В начале стартуют несколько как будто несвязанных между собой сюжетных линий, которые сольются в конце в веселом экстазе апокалипсиса.
Врач Клод едет к любимой пациентке в дом для престарелых и, увлекшись разговором по телефону за рулем, привлекает к себе внимание полицейского Тома, который направляется на маскарад для тех, кто любит облачаться в пушистые костюмы животных - так называемый Furry-Event.
Тем временем его подруга мучается на съемках документального фильма о суровых буднях совершенно безразличных ей социальных низов, а богатая и беспечная супружеская пара из роскошного отеля разъясняет миру его несовершенства. Сын декадентской парочки за тот же самый отрезок времени уже занял место в автобусе, который везет группу старшеклассников из элитного интерната на урок истории в бывший нацистский концлагерь.
В этом автобусе сидит влюбленный "ботаник" рядом со своей дерзкой "интеллектуалкой", которая еще не знает, какое испытание ждет ее в давно остывшем крематории, как и не знает учитель о коварстве мира и невыполнимости своей миссии. В лесу, между тем, отшельник приносит в хижину птицу с переломанным крылом...
Веселый кошмар
Потом будут признания в любви с добавками в виде отмершего эпителия, поиски душевного тепла на антропоморфных вечеринках, философские беседы с насекомыми, навязчивые рефрены из детства и споры о том, почему так мрачно в стране, самым известным "поп-культурным" персонажем которой остается человек с пробором и усиками.
Жертвоприношение будет совершено в давно остывшей печи крематория, воинствующий неонацизм затребует сочувствия и даже сможет рассчитывать на него, в то время как кинокритики лишатся возможности уличить авторов картины в подражании великим, которых они сами заблаговременно и с убойной дозой самоиронии вплетают в свою гротескную канву.
Фильм, с легкостью перетекающий из комедии в сатиру, из веселого кошмара в нешуточную жуть, населяют, при всей его натуралистичности, не живые люди, а "элементарные частицы", говорящие на литературном диалекте Крахта. Как и в крахтовских романах, в фильме по его сценарию идеи обрушиваются на голову зрителя, не получая развития в глубину. Но в данном случае это не упрек. Идейный орнамент фильма выстроен так, что зритель не успевает отвлечься и уж тем более заскучать. Идеи мелькают, как свастика, рождающаяся якобы совершенно случайно из вращения узора на покрышке летящего по автостраде автомобиля. Как бы ни противился Крахт навешиваемым ему ярлыкам, он, прежде всего, эстет...
Чем сильнее раскручиваются события этого солнечного дня, тем явственнее обнажается уродливая природа вещей в этом сюрреальном, но вполне узнаваемом мире. В итоге торжествует зло и наказуется невинность. Но было бы несправедливо обвинять авторов в непомерном цинизме и пессимизме. Скорее это черный юмор и эстетский нонконформизм, к тому же, без оценочных суждений. Этот кинодебют – довольно яркий луч света в мрачноватом царстве современного немецкого кинематографа.