Белорусский художник: я благодарен ОМОНу

С творчеством Михаила Гулина широкие массы в Беларуси вряд ли знакомы. Хотя именно им, по идее, адресованы перформансы 37-летнего художника. Во время своих художественных акций он то работает со стереотипами, разгуливая с табличкам вроде "Я не террорист" или "Я не гей", то спускает на воду "белорусский флот" из картона. Но чаще всего "ценителями" его искусства становятся представители органов правопорядка, усматривающие в перформансах политический подтекст. Так, после акции "Персональный монумент" в 2012 году, во время которой художник устанавливал на центральных улицах Минска мобильные скульптуры из цветных кубов, одного из помощников Гулина избили, а его самого уволили с работы. О том, почему искусство в Беларуси может вызвать такую реакцию, Михаил Гулин рассказал в интервью Deutsche Welle.

DW: Вы занимаетесь перформансами с 2008 года. Насколько это благодарная деятельность в Беларуси?

Михаил Гулин: В искусстве нет дебитов и кредитов, приходов и расходов, его невозможно измерить. Хотя в Беларуси уже устраивались показательные выставки, где художники моего поколения, например, должны были отчитаться, чем они занимались все эти годы и насколько были полезны для государства. Правда, я к тому времени, кажется, уже вышел из Союза художников. А может, не участвовал потому, что был неблагонадежен.

Вообще, в первую очередь я развлекаю сам себя, а потом уже выполняю какую-то социальную функцию, бужу других. Я ведь стараюсь реагировать на социальную проблематику. И отклик, конечно, есть: собственно для этого я в город и выхожу, чтобы увидеть реакцию людей и понять, надо это или нет.

- А как вы узнали, что стали "неблагонадежным" художником?

- Намеки на это поступают, как только ты выходишь в какое-то публичное пространство. Я имею в виду даже не акционизм, а когда ты предлагаешь, например, работу на выставку. Для начала тебя обвиняют в дурновкусии или киче, потом вменяют еще что-то. Проблема белорусского контекста в том, что у нас абсолютно не работает такой инструмент, как эпатаж. Твою работу снимут, и никто не станет ни обсуждать, ни делать из этого проблему. Неоднократно мои произведения снимались с выставок, и не только мои. И, как правило, это замалчивается, об этом не сообщает ни одно издание, кроме, может быть, пары оппозиционных. Но они сразу переводят все в политическую сферу, а это не всегда касается политики. Скажем, до сих пор еще обнаженное тело может напугать посетителей на белорусской выставке. Особенно если она проходит не в Минске, тогда это настоящий кошмар.

- Но реакция на ваши акции со стороны властей также кажется как минимум преувеличенной, как в случае с "Персональным монументом". Почему так происходит?

- В Беларуси многое делается излишне жестко, чтобы подавить даже желание предпринять какое-либо действие. Классическое выражение на этот случай: "как бы чего не вышло". Так что спровоцировать задержание в Минске совсем не сложно, если ты знаешь городское пространство, его "табуированные" зоны.

Кубики, конечно, были своеобразной лакмусовой бумажкой. Мы прошли с ними мимо здания КГБ, и оттуда, как нам рассказал уже потом задержавший нас командир ОМОНа, последовал звонок, что "по улице идут люди со странными предметами, возможен политический флэш-моб, задержать". Нам навстречу были высланы два ОМОНовца, молодых парня, которые должны были провести с нами беседу и не пустить нас на Октябрьскую площадь в центре Минска. С одной стороны, я должен был бы их невзлюбить, потому что нас задержали, одного из моих волонтеров избили, был суд, а с другой: мне хочется поблагодарить их за адекватность. Они сверлили нас взглядом, смотрели на эти кубы, но так и не поняли, что мы - это и есть та самая угроза. Потом начальство устроило им за это жесточайший разбор полетов с трехэтажным матом прямо на наших глазах. Так что акция как раз о непрописанности правил в городе, когда что угодно могут трактовать как политический жест.

- А вас такая реакция подстегивает или пугает? Как вы к ней относитесь?

- Один мой друг считает, что акционист всегда заряжен на то, чтобы делать что-то радикальное. Но для меня главное - оставаться в сфере искусства. Поэтому у меня и появились переносные объекты, я использую инструменты искусства, не перехожу в чистый активизм. И реакция зрителей, конечно, очень важна и интересна, но это не адреналиновая реакция: я никого не пытаюсь явно спровоцировать.

В "Норке" (акция 2010 года, во время которой Михаил Гулин устанавливал в разных точках города большую скульптуру из папье-маше в виде норы, в которой находился он сам, - Ред.), реакция была, но малоэмоциональная, сложная. Как художника меня это тоже устраивало, но все-таки хотелось какого-то сюжетного завершения. И вдруг в одном из тихих райончиков у баньки ко мне залазит эдакая маргинальная женщина и рассказывает драматичнейшую историю минут на 40 о своем сыне-наркомане, который ее бьет. Она неоднократно обращалась в милицию, но бытовым конфликтом никто заниматься не хочет. Норка стала для нее трибуной, единственной возможностью высказаться. И все сложилось: не нужен был уже ни конфликт с милицией, ни задержание.

- Но чаще всего все-таки встреча с милицией?

- Ну, это наши реалии. Лишь бы все хорошо заканчивалось, и, скажем так, не всегда все заканчивается каким-то штрафом или судебным процессом. Но вообще полицейское государство - это наша действительность.

- Ваша последняя акция называется "Территория протеста", при этом территорией ее проведения вы выбрали поле за городом...

- Да, я протаптывал там круг, будучи прикованным на цепь, как обычное домашнее животное, корова, например, с плакатом, лишенным какого-либо высказывания. На нем была только точка. Это интернациональная акция, в некотором роде спровоцированная украинскими событиями. Я ожидал, что они станут для Беларуси определенным катализатором, а они наоборот вогнали всех в ступор.

К тому же мой пессимизм был связан с тем, что для протеста нам выделяют лишь какие-то зоны: пожалуйста, выходи в лес и протестуй, сколько хочешь. А как было с молчаливыми протестами (акции 2011 года в Беларуси, участники которых не предъявляли властям никаких требований, а молча хлопали в ладоши - Ред.)? Люди вообще ничего не говорили, а их все равно ломали, хватали, садили. Остается одно: пойти в лес, отказаться от любых политических высказываний и ходить. Вот и получается такое животно-скотинное существование, когда мы не можем покидать выделенных нам зон и бороться за свои права.

Мое творчество - это поднятие вопросов. Но я не готов брать на себя роль человека, который на них отвечает.