Такие разные: финалисты немецкого "Букера"

Шорт-лист Deutscher Buchpreis – короткий, окончательный список номинантов конкурса на лучший роман 2012 года, написанный на немецком языке, - несколько удивил литературных критиков Германии. Среди шести "финалистов" оказались не только ожидаемые авторы, как, например, Вольфганг Херрндорф (Wolfgang Herrndorf), чей триллер "Песок" уже был награжден на Лейпцигской ярмарке, но и субтильная, скромная 250-страничная скорее повесть Ульфа Эрдмана Циглера (Ulf Erdmann Ziegler) "Ничего белого".

Эта разбросанность (чтобы не сказать - амбивалентность) типична для выбора жюри. Кажется, что одним из главных его критериев было желание показать всю широту - стилевую, жанровую, тематическую - немецкого романа. Если так, то это удалось. Авантюрный роман и роман воспитания, семейная и историческая драмы, нацистское прошлое и 2021-й год, общественно-политические и любовные коллизии, фантастический гротеск и старательный реализм, - в этом коротком списке есть все. Действие происходит в Германии и на Кубе, во Франции, Великобритании, Испании, Португалии, в Америке и Северной Африке, под водой и в небе... Среди авторов – 85-летний ветеран Эрнст Августин (Ernst Augustin) и литературный "вундеркинд" из Австрии Клеменс Зетц (Clemens Setz), которому нет еще и тридцати.

Триллер в пустыне

Награжден будет каждый из шести номинантов. Победитель, чей роман будет признан лучшим немецкоязычным романом года, получит 25 тысяч евро, все остальные – по две с половиной тысячи. Это как будто немного, но попасть в шорт-лист Deutscher Buchpreis очень почетно, да и тиражи избранных жюри романов в любом случае пойдут вверх. Но кто же все-таки является фаворитом?

Многие критики считают таковым "Песок". Роман поражает фантастической пестротой персонажей, ищущих не совсем понятно что в скудной африканской пустыне. Перед читателем проходят (или, точнее, мелькают) продавщица косметики по имени Элен Глизе с явно шпионскими замашками, феллах, скорбящий об убитых сыновьях, три очень странных полицейских, якобы психолог, изучающий "загадочную африканскую душу", американские писатели Спасский и Молескин, неизвестный биологам зверь Оуз, огромный, как Кинг Конг, и, наконец, потерявший память после несчастного случая герой, взявший себе, чтобы хоть как-то называться, имя с подкладки костюма - швейного фабриканта Карла Гросса...

Постмодернизм кричит из каждой главы этого триллера, из каждого эпиграфа к главе. Эпизоды сменяются с головокружительной быстротой, как кинокадры. "Песок" проглатываешь, он увлекателен и... похож на многие уже читанные образцы постмодернистской литературы, в том числе российские.

Совершенно по-другому написан и читается роман Циглера "Ничего белого". Никакого эпоса, никакой экзотики, если не считать таковой работу метранпажей, отливавших свинцовые литеры и набиравших печатную продукцию в пятидесятые-шестидесятые годы. Герои романа - семейная пара, успешно работающая в области рекламы и графического дизайна. В книге много интересных профессиональных деталей, точно описана общественная панорама послевоенной Западной Германии, затронута проблема отцов и детей... Но самое интересное в нем - то, что остается между строк, между забитых в наборную кассу литер. По замыслу автора, этот второй, скрытый план не должен, не может быть пустым, просто белым, - отсюда название романа.

Пятница - смерть Робинзона

Как всегда, добротно и профессионально сделан "Синий дом Робинзона" Эрнста Августина. Его герой путешествует во времени и пространстве, он часто чувствует себя одиноким, но, в отличие от своего знаменитого тезки, всегда может позвонить по мобильному телефону, залезть в интернет и поймать такси. Нового Робинзона, как и героя Даниэля Дэфо, тоже порой одолевает страх, он тоже в ссоре с отцом, ему тоже приходится выносить тяжелые удары судьбы, но вот он пообщался в чате с неизвестным ему лично собеседником (ник которого, разумеется, "Пятница") – и все становится на свои места. И невдомек Робинзону, что его Пятница – это смерть...

Впрочем, шансы мэтра Эрнста Августина на немецкого "Букера" некоторые критики считают минимальными. Они аргументируют тем, что в прошлом году премию получил как раз ветеран - Ойген Руге (Eugen Ruge). Настала, мол, очередь молодежи. 29-летний австриец Клеменс Зетц с его слабостью к чертовщинке и фантастическому не изменил себе и в романе "Индиго", включенном в шорт-лист 2012 года. "Индиго", - так называется странная болезнь, поразившая, как эпидемия, интернат, в котором проходит учительскую практику юный математик, которого зовут так же, как и автора романа, - Клеменс Зетц. Причем от болезни этой страдают не столько больные, сколько общающиеся с ними здоровые. Последних начинают мучить тошнота, головокружение, головная боль.

Зельц-персонаж пытается разгадать тайны интерната и в 2006-2007 годы, и спустя 15 лет, когда возвращается в интернат и попадает под суд за убийство садиста, мучившего животных. Временами начинаешь путаться, в каком времени находишься и с кем имеешь дело. Кто больной и кто здоровый? Кто преступник и кто жертва? Кто автор, а кто лирический герой? Психологических странностей и экспериментального в романе очень много.

Не меньше их и у конкурента Штефана Томе (Stephan Thome) в романе "Подъемная сила". Но в последнем слишком много быта, надрыва, кризиса среднего возраста и рефлексии стареющего интеллектуала (не автора, а его героя, разумеется).

Остается упомянуть еще роман Урсулы Крехель (Ursula Krechel) "Окружной суд". В предыдущем ее романе (он называется "Далеко Шанхай от чего") послевоенные судебные коллизии в Западной Германии были одной из периферийных тем, в новой книге они стали главными. "Окружной суд" рассказывает историю Рихарда Корницера, юриста, мечтающего стать судьей, преследовавшегося за свое еврейское происхождение при нацистах, эмигрировавшего на Кубу и ставшего судьей в ФРГ после войны. Его трагедия, как и трагедия его жены-протестантки, оставшейся в "третьем рейхе", и детей, которых удалось переправить в Великобританию, где они полюбили приемных родителей больше, чем родных, тесно переплетается с документальной историей Германии, с реальными фактами. Может быть, слишком тесно, от чего страдает художественная ткань романа.