Известный российский литературный деятель в интервью DW.

В Екатеринбурге прошел фестиваль "Остров 90-х", одним из участников которого был Александр Гаврилов, российский литературный критик и редактор, много лет возглавлявший газету "Книжное обозрение", культуртреггер, просветитель и подвижник. С ним беседует корреспондент Deutsche Welle Элина Ибрагимова.

DW: 1990-е годы называют в России "лихими". Относится ли это в том числе и к литературе?

Александр Гаврилов: Для русской прозы 90-е были очень продуктивными. Были ли они лихими? Наверное, да, поскольку многие из прежних правил и ограничений (невозможность касаться каких-то тем, использовать определенные литературные приемы, которые жестко кодифицировались в советской литературе) исчезли. Писатель оказался в пространстве свободы. Мне кажется, это и называется по-русски "лихостью".

- Получается, свобода в России связана с лихостью?

- Да, безусловно. Но сейчас, когда 90-е называют "лихими", в это пытаются встроить негативное значение. России свойственна некая лихость. "Россия – это ледяная пустыня, по которой гуляет лихой человек", - это прекрасное определение Константина Победоносцева. Лихой человек - то есть лишенный границ и пределов. 1990-е во всех областях общественной жизни были временем исчезновения границ и правил. Где-то это имело последствия трагические, где-то блистательные, где-то не имело никаких последствий, но дало материал для размышления.

- Для русской прозы были какие-то трагические последствия или исключительно блистательные?

- Трагические последствия, безусловно, были. Когда 90-е полностью изменили российское общество, писатели обнаружили, что русскому человеку есть чем заняться, кроме чтения книжек. Кроме того, российские писатели - не всегда и не все - готовы конкурировать со всем объемом мировой литературы, неотцензурированной, неотфильтрованной жиденьким советским супчиком. Советский писатель существовал для советского читателя, который не имел доступа к массиву мировой культуры, кроме того, он был именно советским читателем, потому что не имел доступа к визуальной культуре, музыкальной культуре. Он не был вовлечен в общественные процессы.

Когда структура досуга выровнялась, и появились возможности, которые прежде отсутствовали, выяснилось, что русский литератор должен конкурировать с новым кинематографом, с фильмами, распространяющимися на видео, с абсолютно новым слушанием. Кроме того, конкурировать с огромным массивом вернувшейся русской литературы: эмигрантской, дореволюционной, антисоветской, неподцензурной.

В результате выиграл читатель. Раньше его, как лошадь в шорах, вели по очень узкому коридору, в котором располагались допустимые советские произведения. Теперь он оказался в абсолютно неквалифицированном пространстве, где можно было всё. Ох, какими лихими читателями мы были... Но для писателя это оказалось более конкурентной средой, чем прежде. Получается, что сегодня мы дочитываем произведения, появившиеся в 90-е, потому что тогда их заслонили книги, которые надо было тогда дочитать.

Мне интереснее всего Владимир Шаров, автор романа "До и во время". Также Виктор Пелевин, чей роман "Чапаев и Пустота" мне кажетс,я недооцененным. Сегодня мы перечитываем этот роман и видим совершенно новые смыслы и новые возможности прочтения.

Уже на самом исходе 90-х появляется Алексей Иванов, который, наконец, дает заново возможность формулировать, что такое русское историческое сознание. Он вынужден осознанно пройти путь голливудизации, когда русское историческое сознание может заново объединиться и включить в себя прежде замалчиваемые периоды через придумывание недостоверных описаний этих исторических событий. Такие странные колеблющиеся качели, объединяющие подлинное и вымышленное, на протяжении всех 90-х сшивали края раны исторического сознания, нанесенной советским проектом, советской пропагандой и советской историографией.

- Сегодня в российских верхах тоже говорят о том, что историческая память должна быть "правильной", в том числе отраженная в художественных произведениях. А в девяностые одной из главных идей был плюрализм мнений...

- Не нужно заблуждаться. Люди, которые хотели вымарывать из исторической памяти фрагменты, искать виноватых в прошлом, обелять тиранов, не исчезали. Просто в какой-то момент их оттеснили от средств массовой информации, а потом они вернулись туда снова. Нужно понимать, что любой исторический процесс – это колебательная система. То преобладают люди, которые наделяют историю правом на собственную полноту, а то возвращаются какие-то "кладбищенские упыри", которые требуют, чтобы ученые не имели права защищать диссертации о генерале Власове, а какие-то имена были преданы забвению. Долг мыслящего человека этим попыткам противостоять.

- Почему за последние полтора десятилетия качели качнулись и привели этих "кладбищенских упырей" в зону публичности?

- Если мы посмотрим на прошлое, то в нем борются два начала. Тотальная опека над "простым" человеком ("он простой, но мы объясним ему, что ему надо"), и с другой стороны: "все люди способны к мыслительной активности, и по этой причине им можно предоставить думать, что они хотят". В разные годы в России брали верх разные направления. Сейчас берет верх "опека" - государственный патернализм в идеологической среде и в частной жизни, запрет на свободное волеизъявление в области исторического знания.

Мне представляется очень важным, чтобы общество очень откровенно и очень полно разговаривало о девяностых и заново оценивало и переоценивало их. Речь о справедливом, полном, ясном, лишенным пропагандистского пыла принятии близкого, но уже отступающего в блаженную сень истории исторического периода, которому мы были свидетелями.

Сегодня абсолютно лакунизирована история крестьянства в России, начиная от кровавой истории XVIII века и заканчивая раскулачиванием и убийством целого слоя населения в 1920 - 1930 годы. Эта история продолжает писаться настолько трагически, что читатель хочет отвернуться, а не начать ее изучение. К сожалению, по-прежнему лакунизирована история, связанная с 1960-ми годами: расстрел в Новочеркасске, поведение СССР в странах народной демократии, разгром венгерского и чешского народного движения. Нам еще предстоит услышать много горького и безрадостного про присутствие Советского Союза в Восточной Европе. Хотим мы этого или нет, но много неприятного мы вынуждены будем наслушаться.

На самом деле народы, которые находятся в контакте со своей ближней историей, понимают, что это пространство скорби, горечи и гордости. Гордость и горечь в описании большого исторического процесса оказываются двойниками. Мне кажется, что полнота исторического сознания находится в той точке, где величие государя и чудовищность его персональных повадок не противостоят друг другу, а вот таким мучительным способом сплетаются. Вот это "и", а не "но" и есть показатель здорового исторического сознания.

Смотрите также: